Правда крепнет в борьбе
Однако, после нескольких трескучих ударов за спиной, ему пришлось обернуться. Крайнюков забил четвертый шар и нацеливался на пятый. По тому, как он вколотил и его, эсер понял, что соперник у него не подарок. Крайнюков дал «подержать» кий партнеру всего два раза и закончил партию. Вторая завершилась также быстро. От третьей, весь пунцовый, ошарашенный, почти со слезами на глазах от ущемленного самолюбия, эсер отказался после того, как Крайнюков опять подряд забил пять шаров. «Отомщенный» Гавриленко, когда они вышли с Крайнюковым из здания общества, хохотал до слез, вспоминая, как после каждого удара Крайнюкова эсер протягивал руку за кием и тут же ее растерянно опускал, так как шар был уже в лузе.
– Давай на станцию зайдем, – сказал Крайнюков, который не разделял веселое настроение друга, а был еще более хмур, чем прежде, и не разговорчив. – Там земляков сегодня должны на фронт отправлять…
XIV.
Толпа на перроне кружилась, пела, ухала под пляски, смеялась и плакала. В этом пестром круговороте людей и эмоций было что-то от бесшабашного, с надрывом веселья, и в то же время щемяще тревожное. Крайнюков с Гавриленко продирались сквозь толчею к хвосту поезда. Там, им сказали, формируются два вагона для мобилизованных из Николаевского уезда. Иван чувствовал себя чужим, инородным телом среди этой раздираемой противоречивыми эмоциями людской толпы.
«Зачем все это? Для чего весь этот балаган?, – возмущенно думал он. – Неужели все они не понимают, что, может, видят друг друга в последний раз!».
Тишины! Ему так захотелось тишины, что он даже на мгновение зажмурил глаза. Люди лучше понимают друг друга, когда молчат. Он даже на миг представил этот пронизанный тишиной перрон и лица людей, грустно и осмысленно глядящих друг на друга. Но, очнувшись от чьего-то острого толчка в грудь, он увидел напротив толстогубого парня, с припухшими и осоловелыми глазами. Перегораживая встречным дорогу, он веером разворачивал меха двухрядки и хрипловатым, пропитым голосом орал частушки. – Меня девки-то не любят, Ох, напрасно я томлюсь. А за то меня не любят, Потому что их боюсь!
Вокруг гармониста, смеясь и галдя, пульсировала разгоряченная вином и окружающей обстановкой толпа охочих до веселья людей. Его угощали вином, просили сыграть что-нибудь позабористей, пытаясь организовать под пляску круг.
У вагонов первого класса хлопали пробки шампанского и раскрасневшиеся офицеры, под восторженные и обожающие взгляды барышень и близких, произносили что-то сентиментально-патриотическое, и черты трагической покорности року с сиюминутным самопожертвованием подчеркнуто лежали на их челах. …
Первым из земляков на глаза Ивану попался дед Ефим. Размазывая по щекам пьяные слезы, он полез к Крайнюкову целоваться и тонким фальцетом выкрикивал: – Все, Антимоныч, осиротели мужички-то. Как же теперя, едрена-корень, жить-то будем?! Иван, увидев вокруг себя знакомые, родные лица односельчан, почувствовал, как теплеет сердце.
Ю. ПАВЛОВ.
